Кроме тех солдат, что числились в списках старшины, был в нашей роте один «солдат», который ни в каких списках не числился.
Звали его Иван Иваныч.
Когда то Иван Иваныч служил для испытания новых парашютов, а теперь доживал свой век в нашей роте.
Не раз Иван Иваныча брали в «плен», не раз приходилось ему выступать в роли «языка», не раз бросали его на землю ловким приёмом самбо. Такая была у него служба.
Иван Иванычем звали огромную тряпичную куклу манекен, набитую опилками. Это имя ему придумали солдаты.
Если кто нибудь в роте задавал вопрос, на который не было ответа, ему говорили:
– Спроси у Иван Иваныча.
Если провинившийся солдат оставался в воскресенье без увольнения, над ним посмеивались:
– Привет от Иван Иваныча!
А когда кто нибудь из нас отправлялся в кладовку, или, говоря по военному, в каптёрку, то непременно сообщал:
– Пойду к Иван Иванычу.
Потому что в «мирное» время, когда не было учений, когда не было тактической подготовки и занятий по самбо, Иван Иваныч хранился в ротной каптёрке вместе с солдатскими чемоданами и старыми гимнастёрками.
Впрочем, таких мирных дней не много выпадало на долю Иван Иваныча.
Однажды во время взводных учений рядовой Башмаков и рядовой Коркин получили приказ: захватить «языка».
«Языком», естественно, был Иван Иваныч. Башмаков и Коркин должны были разыскать его в густом кустарнике, снять с поста по всем правилам военного искусства и доставить затем в расположение взвода.
И вот когда «язык» был уже обнаружен и схвачен, выяснилось, что самое трудное ещё только начинается.
Тащить Иван Иваныча оказалось очень нелегко: как никак, а весил он около восьмидесяти килограммов. Кроме того, шёл дождь и было темно.
– Ты берись за ноги, а я за руки, – сказал Коркин.
– Хорошо, – сказал Башмаков.
Так они протащили Иван Иваныча несколько метров.
– Нет, – сказал Коркин, – лучше ты берись за руки, а я за ноги.
– Хорошо, – сказал Башмаков.
Они протащили Иван Иваныча ещё несколько метров.
– Подожди, – сказал Коркин, – берись ты опять за ноги, а я за руки.
– Хорошо, – сказал Башмаков.
Он давно знал, что больше всего Коркин любил распоряжаться и командовать. Такой уж характер был у Коркина. Скверный характер.
Он и в казарме себя так вёл. Назначат их вместе пол мыть, Коркин скажет: «Ты, Башмаков, пока мой, а я пойду тряпок хороших поищу» – и уйдёт, и ходит где то час целый, а Башмаков моет. Вернётся Коркин: «Как? Ты уже вымыл? А я тряпок так и не нашёл».
– Да что ты, Башмаков, на него смотришь? – говорили иногда солдаты. – Сказал бы ему пару ласковых слов.
– Да ладно… – отвечал Башмаков. – Чего там…
А тут, видно, никак Коркин не мог решить, каким образом выгоднее нести Иван Иваныча. Возьмётся за руки – ему кажется, Башмакову в ногах легче. Перейдёт в ноги – опять кажется, Башмаков доволен.
В общем, здорово они намучились, пока тащили Иван Иваныча. Иван Иваныч намок под дождём, ещё тяжелее стал. До расположения взвода уже рукой подать, а Коркин совсем выдохся.
– Привал, – распоряжается, – сделаем.
Остановился Башмаков, Иван Иваныча посадил под сосну, аккуратно прислонил к стволу.
– Потерпи, – говорит, – Иван Иваныч, уже немного осталось.
– Ему то что! – говорит Коркин. – Ишь ты, вылупился! Кукла чёртова! Манекен проклятый!
Размахнулся да как даст Иван Иванычу по голове.
Иван Иваныч нелепо взмахнул тряпичными руками, перевернулся и плашмя упал на землю.
А Коркин ткнул его сапогом.
И тут вдруг Башмаков оттолкнул Коркина, бросился к Иван Иванычу, поднял его.
– Ты что? – поразился Коркин. – С ума сошёл?
– Не трогай его! – крикнул Башмаков. – Уйди!
Так и тащил Иван Иваныча один. Весь согнулся, а тащил. Восемьдесят килограммов всё таки – шутка ли!
Коркин только плечами пожимал. «Не знал, – говорит, – что вы с ним родственники: одними опилками набиты».
Зато солдаты потом часто просили Башмакова: «Расскажи, Башмаков, как ты Иван Иваныча защищал!»
Очень уж нравилась им эта история.
|